безумие начинается с любопытства. по-настоящему больной человек никогда не признает, что он болен. ведь одержимость - это нормально. что может быть плохого в желании заполнять собой каждую частичку чужого пространства? мисс диваль не разделяла этого мнения, к сожалению. быть может, потому им и пришлось расстаться, несмотря на то, что эта женщина даже не подозревала, что несколько месяцев была в отношениях со своим студентом. так бывает, когда не хочешь замечать очевидного: таинственных посланий, постоянного надзора, теплого дыхания за своей спиной, молчания в телефонной трубке, мимолетных прикосновений. больно, когда сбегают, не сказав ни слова. но в этот раз все будет иначе.

молния ударила совершенно внезапно. инсон в тот день всего лишь отправился в университет по заданию студии, чтобы найти перспективного студента, которого сразу после выпуска можно будет заманить отличным предложением по работе. почти что благотворительная акция, инсон и сам получил свое место так же. его виденье несколько отличалось от всего, что нынешние коллеги слышали прежде, поэтому его почти сразу же поставили ответственным за саундтреки к хоррорам и триллерам. ну конечно. но тот день стал знаменательным вовсе не из-за обнаружения новой восходящей звезды. в тот день инсон увидел его.

сначала были только ощущения. он едва ли мог разглядеть во всех деталях чужое лицо, довольствовался только общим видом на расстоянии десятка футов. юный, красивый, неискушенный. и наверняка талантливый, раз он в этом университете. инсон видел, как парень бережно перекладывал фотоаппарат из одной руки в другую. он сразу обратил внимание на тонкие пальцы, которые вполне могли бы принадлежать музыканту. в голове зазвучала никельхарпа - удивительный шведский инструмент, вобравший в себя одновременно очарование струнных и клавишных. инсон поразительно четко мог представить себе июльскую прохладу швеции с ее бескрайними зелеными лугами и голубым небом, которые между собой соединяет одна единственная частичка - мечтательный юноша, глядящий вдаль, пока ветер нежно треплет его мягкие волосы. и музыка, эта легкая и теплая музыка, задорно играющая на фоне, пробуждала в груди трепет, пока подушечки пальцев касались цветов, пачкающих своей пыльцой.

стокгольм. этому парню подошел бы стокгольм. как это знаково. можно ли развить в нем нужный синдром? инсон растянул губы в улыбке, не обращая внимания на студентов, которые косились на него, стоящего истуканом посреди лестницы. его волшебная муза смеялась заразительным смехом, так ловко вплетающимся в мелодию никельхарпы. этот саундтрек никогда не будет издан, но он навсегда сохранится в памяти, как нечто неземное. к нему вернулся вкус жизни.

инсон узнал все, что было нужно. потребовалось не так много времени, на самом деле. несмотря на всех своих внутренних демонов, кан умеет создавать полезные связи, не вызывания никаких подозрений - такая вот полезная особенность. ему не обязательно напрямую просить узнать ту или иную информацию, чтобы докопаться до сути. прошла неделя - и вот уже в его руках козырные карты: имя, дата рождения, место учебы. спустя еще пару недель к козырями подтасовали не менее важные карты. дом (съемная квартира далеко не в самом престижном квартале), работа (хороший ресторан - полная противоположность квартире), страсть (фотография и рисование, в которых его мальчик одинаково хорош). специями в соусе стали поверхностные знания о семье и друзьях - в этом деле всегда нужно учитывать, кто находится в окружении и насколько близко.

ривен ли. это имя он произносит каждый день по несколько раз, словно проверяя, как хорошо буквы ложатся на язык, обретая смысл. ривен стал его смыслом. поселился в голове. заполонил собой все пространство. превратился в один из сладких голосов, ведущих за собой. его глаза смотрят прямо в черную душу каждый раз, как инсон смыкает веки и представляет, что в его руках находится этот парень, которым он желает обладать. не физически, нет, хотя и не без этого. он хочет стать таким же значимым для ривена. стать частью его жизни. стать воздухом, без которого невозможно дышать. но пока что инсон лишь тень, блуждающая во мраке и ничем не выбивающаяся из общей серой массы.

он по привычке надевает кепку, натягивает ее так, чтобы скрыть глаза, смотрящие теперь всегда только на одного человека. все свое свободное время он посвящает тому, чтобы быть рядом со своим ривеном. сейчас как раз подходящий момент. почти что свидание, о котором один из участников даже не догадывается. инсон часто ходит с ним на свидания, ему нравится этот ресторан, хотя он считает, что здесь ривена явно недооценивают. ему не нравится, как некоторые гости обращаются с его сокровищем. кое-кого инсон готов был подкараулить в подворотне, чтобы поставить на место, но он знает, что добродушный ли не оценил бы такую жестокость, он слишком чувствительный и эмпатичный, чтобы спокойно наблюдать за чужими страданиями. инсон терпелив, он не торопит, пока лишь прислушивается к чужим пожеланиям.

панорамные окна в ресторане - отличное дизайнерское решение. благодаря им не нужно даже заходить, чтобы видеть все, что происходит внутри. инсон предпочитает любоваться со стороны. легкий поворот головы, вежливая улыбка, мягкий взмах руки - ривен красив до невозможного. любое его движение, брошенный в сторону взгляд и эта очаровательная складка, пролегающая меж бровей, когда он задумчив, - все это выведено кистями неизвестного художника, оживившего свое творение и бросившего в жестоком мире. униформа сидит так же идеально, как и всегда. может быть, сегодня?..

инсон и сам не замечает, как неспешно минует снующих туда-сюда прохожих и пересекает дорогу, прокладывающую безопасное состояние между двумя сердцами, тянущимися друг к другу. он видит свое размытое отражение в окне: рваные джинсы, свободная рубашка, кепка - все черное. не слишком ли мрачно? он снимает кепку и запускает пятерню в волосы, чтобы немного взъерошить.

- простите, - лепечет курьер, задев его плечом. спешит, чтобы забрать заказ, пока инсон мешается ему возле входа.

этой доли секунды хватает, чтобы отвлечься, а когда взгляд возвращается к ривену, то не находит его на месте у столика. и теперь инсон слышит. слышит мягкий голос, зовущий его. конечно, ривен зовет его. хочет быть ближе. наконец-то. но инсон от такого внезапного наступления теряется. он не привык быть целью, так не было запланировано. он слегка горбится, втягивая голову в плечи, наспех надевает кепку и пятится назад, стреляя глазами по сторонам. красивое родное лицо то и дело теряется и вновь находится среди незнакомцев, пока инсон отступает. он еще немного колеблется, прикидывая, не упускает ли хороший шанс, но все же разворачивается и прибавляет шаг. он не оглядывается, устремляясь вперед, потому что боится, что его утянет обратно, ближе к ривену. останавливается он только когда заходит за угол. он прислоняется спиной к холодной стене и поднимает голову, глядя в небо. сердце бешено колотится, будто марафон пробежал. он стоит так еще несколько минут - с десяток, не меньше, хотя ему кажется, что прошла всего секунда. время изменило свой ход.

опрометчиво. еще рано переходить к такой близости. инсон улыбается, качая головой. его ривен такой нетерпеливый.

он осмеливается выбраться из своего укрытия и взглянуть в окна. сначала ривена нигде не видно, но инсон прослеживает за взглядом мужчины, чей столик тот обслуживал, и видит, как парень возвращается в зал с подносом в руках. прямая спина, уверенная походка, пытливый взгляд. и мужчина за столиком, облизывающий губы. инсон до побелевших костяшек сжимает длинный ремешок своей висящей через плечо сумки.

кан бросает взгляд на наручные часы. ему пора, если он хочет успеть закончить с делами и вернуться сюда, чтобы встретить ривена и проводить домой, выдерживая приличное расстояние. вокруг слишком много опасностей и только ему, инсону, можно доверять.

В сегодняшний субботний обед, неприметная, на первый взгляд, остерия "Bagatto" забита до отказа. Здесь говорят, в большинстве своём, по-итальянски, а какофония возбуждённых голосов простых работяг заглушает даже стрекотание автомобильных двигателей с улицы. Есть любопытные туристы, пара "свеженьких" эмигрантов-европейцев — они выделяются сразу, за несколькими столами сидят американцы, компания мексиканцев пытается слиться с итальянским колоритом, но их испанские корни дают слишком яркий контраст для опытного наблюдателя. Итало-американский метис, совсем ещё школьник, метается между столами и грузными фигурами на стульях, ловко разнося на подносах ароматные блюда и домашнее вино. Его острый глаз и быстрая рука успевают обшаривать карманы расслабленных посетителей, пополняя свои. Из стоящего в углу хорошего кабинетного граммофончика тихо разносятся ласковые трели неаполитанских гитар и жирное, колоритное гудение аккордеонов на минорных композициях. Бережно уложенные в старый, закоптелый сундук пластинки меняет старик, мокрый и красный от жара печи, но улыбчивый и бодрый, будто бы с самого утра немного подшофе.

Это место дышит полной грудью и только один столик в углу кажется свободным. Мальчик не замечает гостя. Никто здесь его не замечает. Худощавый, легкоатлетически сложённый, невысокий мужчина, который мог бы выглядеть моложе, но к его неопределённым пятидесяти добавляли пару-тройку лет седина и огромные, жабьи очки — англичанин, одетый в такой же английский тёмно-серый костюм, идеально шитый по фигуре, однако не отличавшийся дороговизной, а вот надёжностью — несомненно. На нём кристально чисто вычищенные итальянские, остроносые "оксфорды" на толстой деревянной подошве. Он курит американские сигареты. Перед ним лежит видавшая виды пачка "лаки страйк" и простая кремниевая зажигалка. И читает "Нью-Йорк Дейли Ньюс", периодически поглядывая на настенные часы, что висели прямо напротив него. Может быть маленький, внимательный вор и заметил бы Джорджа, сиди тот спиной к залу, на втором, действительно свободном стуле, но он предпочёл самый угол, спиной к стене, откуда прекрасно просматривался весь зал и входная дверь. Закрой он глаза — смог бы без труда, во всех подробностях, мельчайших деталях и точностях описать каждого посетителя, интерьер и работников остерии. Привычка. И, в каком-то роде, попытка убить медленно текущее время. "Капрал" опаздывал уже на 20 минут. Что-то не так. Но, впрочем, если он не дожил до сегодняшнего утра — это только подтверждало теории и Бюро было с чем работать. Смайли откладывает газету на стол и обеими руками бережно снимает с пронзительных, вдумчивых ртутно-голубых глаз очки, медленно, щепетильно протирая их стёкла концом чуть более тёмного, чем костюм, галстука. Это помогало ему думать.

Да, пожалуй. Теперь можно было и поесть, ведь человек, просидевший столько времени на одном месте и ничего не взявший, смотрится чересчур подозрительно, хотя о хвостах беспокоиться и было не нужно — их не было. Однако, время обеда и Джордж действительно ощущал, как желудок всё более навязчиво скручивает голод.

Длинными, узловатыми, грубыми пальцами на артистичной, но рабочей ладони спецагент ловит мальчишку за рукав, когда тот порожняком пробегает мимо. Юнец опешил, словно увидев призрака, однако уже через мгновение оценивал своего клиента, ожидаемо разочаровавшись его положению, ведь до карманов незаметно было не дотянуться, а испуг снова вернулся на его смуглое, гладкое лицо, когда блестящие пуговицы янтарных глаз встретились с серебристой искрой во взгляде посетителя — одновременно и опасной и какой-то игривой, словно мужчина одними глазами ему говорил: "я знаю, чем ты промышляешь, малец". Но вместо упрёка или приказа выложить всё награбленное, вернув посетителям, к великому удивлению метиса, Джордж просто заказывает: "что-нибудь мясное и... чай".

Отпустив "официанта", он возвращает на переносицу очки и закуривает, позволив себе несколько более расслабленно откинуться на спинку стула и небрежно закинуть лодыжку правой ноги на левое колено. Он смотрит в пустоту перед собой. Всё ещё думает. Кажется, в голове этого человека никогда не кончаются мысли, а положение его тела — лишь иллюзия комфорта. Он напряжён и сосредоточен даже вопреки странной тени лёгкой полуулыбки, застывшей на его тонких, бесцветных губах одними только слегка приподнятыми уголками.

Вошёл ещё один посетитель — знакомый пары европейцев в другом углу. Чтобы подсесть к друзьям, он беглым взглядом обшарил забитый зал и взял пустой стул у стола Смайли, не спрашивая разрешения — он не заметил его. А вот Джордж обратил внимание на немецкие часы на ширококостном, деформированном от старого, нелеченого перелома запястье гостя. Они не ходили. А костюм на нём был чуть меньше по размеру, чем нужно. Ещё один эмигрант. Из тех немцев, что были высланы из страны, лишены гражданства и дома просто за то, что не были согласны с правительством, воспринимавшим Версальский договор, как ущемление прав и агрессию в сторону и без того проигравшей, разодранной, обедневшей страны. — Начинается... — Джордж на мгновение устало прикрывает глаза.

[indent]  [indent] Тень от настольной лампы дрожала на стопке не проверенных работ, когда Томас наконец отложил красную ручку в сторону. Кабинет был душным, несмотря на открытое окно – летний вечер в Нью-Йорке не приносил прохлады, только тяжёлый воздух, пропитанный выхлопами и городской пылью. Он снял очки, протёр переносицу большим и указательным пальцами, чувствуя, как кожа под ними стала влажной. Взгляд упал на часы. Он должен был появиться. Хотя бы ненадолго.

[indent]  [indent] Пальцы сами собой потянулись к верхней пуговице рубашки, расстегнули ее, затем вторую — чуть ниже, чем обычно. Небрежность с оттенком намеренности. Стопка бумаг аккуратно выровнялась под его ладонью, край в край. Карандаши в стакане – все остриями вверх. Книги на полке – по высоте корешков. Даже беспорядок здесь был систематизирован, подчинен негласным правилам. Он встал, поправил складки на брюках, затем снял пиджак с вешалки, но, подумав, оставил его висеть. Слишком формально для бара.

[indent]  [indent] Телефон завибрировал в кармане, когда он стоял у окна своего кабинета, наблюдая, как первые огни зажигаются в вечернем Нью-Йорке. Он достал аппарат, и экран осветил его осунувшееся лицо холодным синим светом. Его пальцы замерли над экраном. Он прочитал. Затем перечитал еще раз. Губы плотно сжались, а в глазах вспыхнуло что-то между раздражением и... чем-то ещё, что он не стал распознавать. Большим пальцем он медленно начал набирать ответ.

Сорайя Джетта Лингвист

Ваше сообщение было помещено в спам.
Попробуйте написать более цивилизованно.
И нет, леопардовой шубы у меня нет.
Как и желания участвовать в ваших сомнительных схемах.

[indent]  [indent] Он задержал палец над кнопкой отправки, затем стер весь текст и набрал заново, короче и суше.

Сорайя Джетта Лингвист
23:14

Не опаздывай.
Шубы нет.
60% - смешно.

[indent]  [indent] Отправил. Положил телефон в карман. Затем, через пять секунд, снова достал и добавил еще одно сообщение.

Сорайя Джетта Лингвист
23:15

И постарайся не пахнуть.

[indent]  [indent] Он резко выключил экран, словно боясь, что она успеет ответить что-то, что заставит его снова взять телефон в руки. Повернулся к окну, где огни города теперь казались ему особенно яркими и раздражающими. Где-то в этом городе она сейчас собиралась, красилась, возможно, уже смеялась над его сообщением. Эта мысль заставила его пальцы непроизвольно сжаться в кулаки. Он разжал их, глубоко вдохнул, и потянулся к галстуку, чтобы ослабить узел. Вечер только начинался, а он уже чувствовал себя так, будто прошел через бой. И худшее, он знал, было еще впереди.

[indent]  [indent] Дверь квартиры закрылась за ним с тихим щелчком. Длинный коридор дома был пуст – только его шаги глухо отдавались в тишине. Лифт, зеркало в котором слегка искажало отражение. Он избегал смотреть на себя, но все же мельком отметил: бледное лицо, темные круги под глазами, слишком напряженная линия губ. Ты выглядишь так, будто идешь не на праздник, а на похороны. Мысль заставила его резко выдохнуть через нос – почти усмешка.

[indent]  [indent] Улица встретила его волной влажного тепла. Он замедлил шаг, давая глазам привыкнуть к вечерним огням. Такси? Нет, пешком. Всего несколько кварталов. Он шел, не ускоряясь, руки в карманах, взгляд скользил по асфальту, избегая встречных лиц. Город вокруг гудел, смеялся, жил – а он двигался сквозь него, как тень, не оставляя следов. Кто-то толкнул его плечом, пробегая мимо. Томас даже не вздрогнул, лишь слегка сжал челюсть.

[indent]  [indent] Запахи. Кофе из открытых дверей кафе. Жареный арахис с лотка у метро. Дорогие духи от проходящей женщины. Сигаретный дым. Он остановился у перекрестка, дожидаясь зеленого света, и вдруг поймал себя на том, что смотрит на витрину бара через дорогу. Там, за стеклом, мелькали силуэты, слышался приглушенный смех. Ты можешь просто развернуться и уйти. Но он знал, что не уйдет.

[indent]  [indent] Свет сменился.

[indent]  [indent] Последние метры до дверей “Le Rйcif” он преодолел с ощущением, будто идет по тонкому льду. Рука сама потянулась к карману – проверить пачку сигарет. Перед входом он замер на секунду, глубоко вдохнул – и толкнул дверь.

[indent]  [indent] Тепло, свет, голоса, музыка – всё это обрушилось на него сразу, как волна. Томас сделал шаг внутрь, уже жалея о своем решении, но отступать было поздно. Ну вот и все. Теперь надо найти стойку и переждать хотя бы час, чтобы не выглядеть невежливым. Он даже не подозревал, что через несколько минут его уединение будет нарушено – громким голосом, ярким смехом и взглядом, который не оставит ему шанса спрятаться.

[indent]  [indent] Дым закручивался между пальцами, образуя призрачные кольца, которые тут же разрывались движением воздуха от вентиляции. Коньяк в бокале оставался нетронутым – просто аксессуар, как и сигарета в его руке. Томас не курил по-настоящему, лишь позволял табаку тлеть между пальцев, создавая дымовую завесу между собой и окружающим миром. Её появление он почувствовал раньше, чем услышал. Будто барометрическое давление в помещении изменилось, воздух стал плотнее, насыщеннее. Когда ее голос прорезал джазовые переливы, он не вздрогнул - лишь медленно повернул голову, позволяя дыму струиться из уголка рта.

[indent]  [indent] — Эй, душнила...

[indent]  [indent] Его пальцы слегка сжали бокал, но лицо оставалось непроницаемым. Он наблюдал, как она прокладывает путь между столиками – не просто идет, а словно раздвигает пространство вокруг себя. Каблуки отбивали ритм, который странным образом совпадал с ускоряющимся стуком в его висках.

[indent]  [indent] Когда она плюхнулась рядом, запах её духов смешался с табачным дымом – что-то сладкое, пряное, с оттенком цитруса. Слишком навязчивое. Слишком... ее. Томас сделал еще один медленный выдох, направляя дым в сторону, но легкий ветерок от вентиляции вернул его обратно, создавая странную интимность момента.

[indent]  [indent] — Рада, что твоя без пяти минут жена тебя отпустила...

[indent]  [indent] Уголок его рта дрогнул – не улыбка, а скорее нервный тик. Он поставил бокал на стойку с чуть более резким движением, чем планировал, и коньяк плеснул через край, оставив на полированной деревянной поверхности темное пятно.

[indent]  [indent] — Я не женат, — произнес он наконец, голос звучал глуше, чем ожидалось. Он очистил горло. — И не собираюсь. По крайней мере, в ближайшее время.

[indent]  [indent] Его пальцы сами собой потянулись к пачке сигарет в кармане, но он остановил себя – две уже тлели в пепельнице, незажжённые, просто для вида. Вместо этого он взял бокал, сделал вид, что пьёт, лишь коснувшись губами края. Спиртное обожгло, но не больше, чем её присутствие в полуметре от него.

[indent]  [indent] Она продолжала говорить, смеяться, её глаза бегали по залу, но он чувствовал – часть её внимания всегда здесь, на нём. Как хищник, следящий за добычей краем глаза. Томас позволил себе рассмотреть её — не впервые, но впервые так открыто. Яркие губы, резкие черты лица, волосы, которые, казалось, впитывали весь свет в помещении.

[indent]  [indent] Он поймал себя на том, что следит за движением её горла, когда она делает глоток коньяка. Быстро. Решительно. Без тени сомнения. Совсем не так, как он «пил» свой.

[indent]  [indent] — Объяснительную, говоришь? —  он наклонился чуть ближе, чтобы перекрыть шум музыки. — А кто будет писать объяснительную за тебя, когда ты... — он жестом обозначил ее общий вид, — явишься в таком виде на кафедру?

[indent]  [indent] Его голос звучал ровно, но в глубине глаз мерцало что-то – не насмешка, а скорее вызов. Он знал, что играет с огнем, но что-то в её дерзости заставляло отвечать тем же. Может, коньячные пары, может, эта удушливая атмосфера бара, а может – просто усталость от вечного самоограничения.

[indent]  [indent] Томас потушил сигарету, которую даже не курил, размазав пепел по пепельнице. Внезапное движение – единственный признак внутреннего напряжения. Он повернулся к ней полностью теперь, локтем опершись о стойку.

[indent]  [indent] — Или ты всегда так... — он искал слово, — безбашенно проводишь вечера после работы?

[indent]  [indent] Его взгляд скользнул по её бокалу, затем вернулся к лицу. В глазах – немой вопрос, вызов, смешанный с чем-то еще, что он сам не мог определить. Возможно, простым человеческим любопытством к тому, кто так разительно отличался от него самого.